– Простите, что вчера вечером был так резок и раздражителен с вами. Знаю, что не следовало. Но в конце рабочего дня меня не всегда хватает на мягкость, деликатность и терпение.

Это признание я услышала в свое время от одного священника. И задумалась о некоторых наших бедах.

Вечер, конец дня, усталость, а при таких, как у моего собеседника, нагрузках, просто вымотанность. Понятно! Непонятно другое. Почему утомленному человеку легче взорваться, как термоядерный реактор, обрушить на ближнего град обвинений, нежели спокойно ответить на его вопрос, без лишних эмоций объяснить ему его ошибку, если таковая сделана? Казалось бы, второе гораздо меньше энергии требует, чем первое. К тому же, оно гораздо более эффективно и целесообразно при любой работе с людьми.

Почему же мы, будучи усталыми и по разным причинам измученными, действуем наоборот и себе во вред: становимся раздражительными, резкими, вспыльчивыми, подчас жесткими и жестокими?

Человек сложнее, чем двигатель внутреннего сгорания, но беда, скорее всего, не в этом, а в том, что он поражен грехом. Противостояние греху, поведение вопреки ему требует усилий. В состоянии крайней усталости это усилие представляется (только представляется, «плоть лжива», как говорил отец Иоанн Кронштадтский) невозможным, и мы полусознательно разрешаем себе съехать по наклонной плоскости.

«Наша нервная система первой становится заложницей греха, приобретает устойчивые и ложные греховные реакции»

Плоть лжива, а наша нервная система – это тоже плоть, и она, как самое тонкое и уязвимое, что есть в нашем организме, первой становится заложницей греха, приобретает устойчивые и, действительно, лживые, ложные греховные реакции. Бывает так, что человек надламывается и совершенно теряет способность, а лучше сказать, совершенно отказывается с ними бороться. И становится уже не эпизодическим, а постоянным мучителем окружающих. И эти бедные окружающие утешают друг друга: «Ну что с ним (с ней) поделаешь – нервы. Переутомление». Меж тем, переутомление – только повод, а нервы – только следствие. Вот почему ни отпуск, ни лечение нервов (хотя оно когда-то и необходимо бывает) проблемы в целом решить не могут.

Это весьма характерное болезненное состояние, его многие из нас наблюдали, и хорошо, если только со стороны. Его признаки – нервозность, раздражительность, постоянные конфликты – и дома, и на работе; резко завышенные претензии к окружающим людям, вспыльчивость, резкость, обидчивая подозрительность, а иногда и подчеркнутая закрытость, обособленность от ближних, отказ от контакта с ними. Человек убежден, что ближние его не любят, не ценят, не понимают; а понять их, оценить их отношение к нему, поставить себя на их место, наконец, он уже не пытается.

«Я бы назвала это состояние ожесточением.»

Вот именно – ожесточением, а не жестокостью. Потому что человек, который в какой-то момент надломился и захворал, он, может быть, от природы своей и воспитания вовсе не жесток и не зол, напротив. Ожесточению зачастую подвержены люди, которых воспитывали добрыми, которые сами очень хотели добрыми быть, и были – много делали для других людей, когда-то, может быть, просто жили ради них… И – не рассчитали собственных сил. Устали. Подломились от бесконечных трудностей, от неблагодарности тех, кому помогали. Подавленный эгоизм воспользовался случаем и взбунтовался. И любовь к ближним, любовь, к которой эти ближние уже успели привыкнуть, как к чему-то должному, сменилась совсем иным, жестким, подчас безжалостным отношением… Впрочем, такие люди совестливы и втайне мучаются виной перед теми, кого изо дня в день обижают. И оттого становятся еще более… опасными для окружающих, как это ни парадоксально: человек, втайне мучимый совестью, нуждается в постоянном самооправдании и в обвинении других. Можно сказать, что он бьет других, чтобы не бить себя.

Ожесточение нередко наблюдается у людей, которым пришлось бороться с тяжелыми жизненными обстоятельствами; иной преодолевал их мужественно и оптимистично в течение многих лет, но в какой-то момент, не получив от окружающих необходимой поддержки, сломался и, как уже было сказано, – разрешил себе расслабиться, съехать по наклонной.

«Ожесточение сердца – это беда. Но и вина тоже»

Ожесточение – это несчастье, немощь, это – результат жалости к себе, обессиливающей человека и лишающей его возможности жалеть других; говоря чуть иначе, вытесняющей жалость к ближним. Ожесточение сердца – это беда. Но и вина тоже.

Я наблюдала немало ожесточившихся людей – вы, читатель, тоже? Увы, явление распространенное. Замечу, что среди моих наблюдаемых были удивительные люди. Добрые – изначально – умные, талантливые, мужественные. В большинстве своем – да, неверующие, по крайней мере, нецерковные. Но и церковные тоже были, и давно, глубоко воцерковленные; и даже священники… Впрочем, почему «даже»? Из верующих-то священники этой хвори в первую очередь подвержены, потому что нагрузка на них – совсем не такая, как на нас, мирянах. Другое дело, что и поддержка огромная – Таинства совершаемые. Могу предположить, что многие именно ими от вышеназванной болезни спасаются. И дай Бог, чтобы еще – деятельной любовью паствы.

Ожесточение, как и любая болезнь, знает разные формы, разные степени. В той или иной (хорошо, если в малой!) мере ему подвержены мы все. Ну кому из нас не приходилось раздражаться, резко и даже зло отвечать на вопрос, на просьбу ближнего – при том, что ничего дурного в вопросе не было, и ничего слишком обременительного для нас просьба не содержала? Кто из нас не отказывал близким в душевном тепле и поддержке по той простой причине, что слишком тошно было у нас самих на душе? Иногда ведь бывает так, что просто поздороваться трудно, улыбнуться невозможно – так всё внутри стянуто…

Как помочь хронически ожесточенному человеку? Конечно, любовью. Конечно, прощением, неосуждением, пониманием. Определенной жертвенностью, наверное, тоже – согласием носить его бремена (см. Гал.6: 2). Но, увы, лично я знаю все это лишь теоретически. На практике у меня ни разу не получилось такого хроника вылечить, хотя я и пыталась, и вроде понимала… Но – то ли у меня не хватило любви (что весьма вероятно), то ли у того человека не было встречного желания справиться с болезнью, выйти из этого состояния, увидеть себя и мир иными глазами.

Мне памятны строки полузабытого поэта пушкинской эпохи Александра Полежаева, человека очень трудной, горькой судьбы:

Я трепетал, чтоб истина меня,
Как яркий луч, внезапно осеня,
Не извлекла из тьмы ожесточенья.

Человек боится увидеть свое душевное состояние и свое поведение при свете истины – уже не как свою беду и повод к саможалению, а как вину перед людьми и Богом. Ведь ожесточаемся мы всегда не только против людей, но и против Создателя. Даже если мы совсем не думаем о Нем, мы именно Ему в этом состоянии говорим «нет».

«Эгоизм – это когда человек думает о себе без мысли о Боге. Ожесточение – это такой эгоизм и есть»

Не так давно, открыв для себя письма старца Ефрема (Мораитиса), я удивилась тому, в каком значении он использует слово «эгоизм» – не в привычном для нас, нет. В текстах отца Ефрема эгоизм – это когда человек думает о себе без мысли о Боге. Ожесточение – это в начале своем именно такой эгоизм и есть; а эгоизм по отношению к людям – продолжение.

Справиться с этим состоянием действительно нелегко. Я это знаю, потому что у меня тоже был такой период. Я вспоминаю то время с болью, стыдом, но в то же время и с определенным пониманием собственной тогдашней ситуации. Я знала, что надо преодолеть болезненный эгоизм и жалеть, как минимум, не только себя, но и близких тоже; но сил на это почему-то не хватало никак. Я не могла разобраться в себе, в причинах своих бед и поражений, не находила опоры (от воцерковления меня отделяла вечность) и, наконец, просто не справлялась с нервами. Я не оправдываю себя, нет. Я говорю о том, что побороть ожесточение совсем непросто.

Я, впрочем, страдая ожесточением, но сохраняя-таки к нему критику, о Боге думать и верой своей зачаточной спастись – пыталась. И не понимала, почему не получается. А не получалось потому, что не было в моей жизни Церкви, не было Евхаристии. Да, без этого никак. Но автоматически, от одного только присутствия в храме ожесточение не пройдет.

Что делать, чтоб прошло, чтоб ушло и не возвращалось? Как ни странно это звучит, мне здесь, на этом фронте, несколько проще, чем другим. У меня есть одно, печальное, но преимущество. Я наломала в жизни много дров и многим принесла страдание. А когда наступает момент истины, когда ты это по-настоящему осознаешь… ожесточение как рукой снимает, поверьте, оно становится невозможным. Жаль, не навсегда – это процесс обратимый и коварный. Все время находиться в состоянии острого раскаяния мы не можем, а сохранить уже полученные от него добрые плоды не всегда умеем, да и враг тщится их отнять. Но учащийся научится. Это средство – покаяние в страданиях, принесенных людям – применимо для всех.

«Не нужно воспринимать доброе отношение к нам окружающих как нечто, полученное по праву раз и навсегда и ничего уже от нас не требующее»

Еще одно средство мне удалось найти у святителя Феофана, Затворника Вышенского: «Хочешь жить в мире со всеми – не будь настолько уверен в их расположении к тебе, чтобы позволить себе действовать в отношении к ним спустя рукава». Не нужно воспринимать хорошее, доброе отношение к нам окружающих как нечто, полученное нами по праву раз и навсегда и ничего уже от нас не требующее. Ведь, если вдуматься (недавним Прощеным воскресеньем я почувствовала это особенно ясно), любой из тех, кто относится к нам положительно, кто изо дня в день нас согревает и поддерживает, имеет те или иные причины относиться к нам намного хуже. Имеет, но перешагивает через эти причины – прощает. А прощение – это не то, что принадлежит нам по праву. На прощение нужно чем-то отвечать, чтоб не испытывать терпение ближних до бесконечности. Постоянная память об этом, осознание своего долга перед добрыми к нам людьми, несовместимы с ожесточением к людям.

«Каждый твой шаг навстречу другому – удар по твоему собственному эгоизму»

Еще одно средство – самим делать добрые дела. Хотя бы через силу. Хотя бы мелкие. Мелкие даже лучше – меньше гордишься. Впрочем, как тут судить о «масштабе»? Его один Бог ведает: иной раз, уступив старику место в трамвае, мы возвращаем ему веру в человечество… Словом, делать. Каждый день. Благо, случаев предостаточно: и дома, и на улице, и в транспорте, и на работе, и где угодно еще. Даже, например, поздороваться (не просто буркнуть «здрасте», а приветствовать встречного максимально тепло и радостно, глядя прямо ему в глаза и обязательно произнеся при этом его имя: «Доброе утро, Антонина Ивановна!») – это тоже доброе дело. И здесь вполне применимо известное правило духовной жизни: чем меньше хочется, тем больше нужно. Каждый твой шаг навстречу другому – удар по твоему собственному эгоизму. Так постепенно его можно раздолбить.

Что еще? Все время помнить о тех, кому сейчас по-настоящему плохо. Увы, эту возможность нам эпоха предоставляет со всей возможной щедростью. Включай любой новостной выпуск и плачь. По крайней мере, поймешь, что твои несчастья или твоя усталость права на ожесточенность тебе не дают.

Но главное и самое трудное – еще раз вернемся к строфе Полежаева – перестать трепетать. Избавиться от страха перед лучом истины; решиться, наконец, увидеть себя и свою жизнь такими, как есть. Еще одно хорошее правило: не убегай от страха, он бегает быстрее тебя. Не знаю, как другие, а я все время бессознательно убегаю, жмурюсь, отворачиваюсь, отвлекаюсь – боюсь не выдержать истинной картины. Но – если картина на самом деле истинна, реальна, то в ней есть не только наши грехи и их горькие плоды, но и Бог, и Его любовь к нам.